На войне. В плену (сборник) - Александр Успенский

– Хорошо, что мы ушли оттуда, – сказал штабс-капитан Кириллов.

Прошли еще верст пять по шоссе на восток. Досада и отчаяние все больше овладевали нами: ведь рано утром полку назначено выступление, ведь завтра бой, а где мы?! Что подумает про наше исчезновение перед самым боем командир полка?! Наконец мы заметили вдали перекресток трех шоссе. Штабс-капитан Кириллов отправился вперед посмотреть – нет ли там указателя дорог, а я, изнуренный и совершенно мокрый от похода в теплом полушубке, присел на камень, раздумывая, что делать?

И вот в эти минуты моего малодушия и полной беспомощности я внезапно вспомнил о Небесной помощи! Вообще, после первого же боя и дальше на войне я сделался глубоко верующим. Маленький шейный медный образочек Святителя Николая Чудотворца я недавно взял из числа деревенских подарков, присланных моей роте, и надел на себя. Почему-то в этот тяжелый момент моего отчаяния я вспомнил этого Святителя, Покровителя и Спасателя всех путешествующих и заблудившихся и начал горячо, прямо со слезами, молиться и взывать к Нему о помощи!.. И вот вижу, замелькал где-то вдали огонек электрического фонарика. Несомненно, шел какой-то человек. Я вскочил и закричал: «Кто там, стой! Стой! Кто это?» И… о, радость! Это оказался каптенармус 14‑й роты! Он подошел к нам ближе. «Куда идешь?» – спрашиваю я. «К себе в роту несу наушники из хозяйственной части, ваше высокоблагородие». Я чуть не расцеловал его… Подбежал и повеселевший штабс-капитан Кириллов, и мы все трое вернулись в район полка.

Было почти два часа ночи, когда мы с штабс-капитаном Кирилловым вошли в ту хату, где ночевали офицеры 4‑го батальона; прочитали приказ о наступлении и, наконец, легли отдыхать. И вот только теперь я внезапно вспомнил и понял, что Святитель Николай Чудотворец услышал мою горячую молитву! Ведь это он спас нас, заблудившихся, и избавил, быть может, от великих скорбей. Умиленный и благодарный, помолился я Богу и сладко заснул.

В семь часов утра 6 декабря полк выступил из места дивизионного резерва и походным порядком, с мерами охранения, идя все время в тылу вдоль фронта, прибыл к ночи на новую позицию в районе 20‑го армейского корпуса (той же Десятой армии). Здесь мы узнали, что и вся наша 27‑я дивизия с артиллерией, кроме 107‑го Троицкого полка и двух батальонов 105‑го Оренбургского полка, прибыла сюда, заняла позицию вдоль реки Ангерап и вошла в состав 20‑го армейского корпуса. Кроме нашей 27‑й дивизии в состав его входили, южнее нас влево: 29‑я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Розеншильд-Паулина, фронтом вдоль реки Ангерап против города Даркемена, дальше – 53‑я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Федорова и еще одна – 28‑я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Лашкевича. Полки имели тогда по три тысячи штыков, но ввиду отправления многих частей на польский фронт Десятая армия была к этому времени ослаблена настолько, что на каждый полк приходилось не менее четырех-шести верст по фронту (см. карту Восточной Пруссии 1:300 000, лист 55)!

Окопы были не непрерывные, очень слабые, и проволочные заграждения никуда не годные, а главное – позиции наши и здесь шли по открытым, низменным и болотистым, местам. Ходы сообщения между окопами были вырыты неглубоко, местами приходилось прямо ползти по ним, чтобы не быть подстреленными немцами, а углублять замерзшую землю было очень трудно.

Немцы, занимая сильно укрепленную командующую позицию за рекой Ангерап, почти везде могли нас хорошо обстреливать. Поэтому настроение у нас было плохое: сознание, что немцы во всякий момент могут прорвать наш жидкий фронт (почти без всяких резервов), подавляло дух.

Также и здесь, как и на правом фланге Десятой армии, согласно приказу командующего армией, мы должны были продвигаться вперед «тихой сапой»; также по ночам высылались к немецким окопам разведчики, и сборные команды храбрецов пробирались в их тыл, теряя своих убитыми и ранеными и захватывая пленных. Попавшие в плен немецкие поляки откровенно сообщали нам сведения о положении их фронта, о передвижении их войск и т. п.

Наш 4‑й батальон занимал опушку Скроблиненской рощи (к северо-востоку от Катеринкен). Когда немцы открывали по нашим окопам огонь, сильный гул и треск стоял в этой роще от срезаемых снарядами падающих деревьев, а разрывные пули, которыми немцы здесь часто стреляли, попадая в деревья, издавали двойной пистолетный звук. Раны от этих пуль были ужасные!

Жизнь наша в окопах была однообразно-тягостная. Самые тяжелые часы были от десяти утра до сумерек. В это время немцы засыпали нас артиллерийским огнем, не жалея снарядов. Наша артиллерия обидно мало стреляла. Сосед – командир батареи – лично показывал мне приказ командира артиллерийской бригады не тратить более трех снарядов на орудие в сутки, под угрозой смещения с должности!

Однажды наша резервная рота соорудила для себя и своих офицеров новый основательный блиндаж. Ночью спилили большие деревья в Гроссгиренской роще; другой ночью из этих толстых бревен устроили в два ряда настилку-потолок в окоп. Получился, казалось, непробиваемый покров. Между тем немцы заметили эту постройку. Наутро, когда в новом убежище компания офицеров играла в карты, глухо где-то у немцев раздался выстрел, послышался харкающий, режущий воздух звук «чемодана», «хр‑р‑р»… и, все усиливаясь, разорвался он в двадцати шагах сзади за новым окопом, сотрясая землю и оглушив всех своим взрывом!

Офицеры в момент взрыва бросили игру… Но когда узнали, что снаряд разорвался «впустую», то есть никого не убило и не ранило, игру сейчас же продолжили… Но вот летит новый «чемодан»! Офицеры по его звуку слышат, что он направляется опять сюда… Все, бледные, молча оторвались от карт и затаили дыхание… «Трр-ах!» Страшный звук разрыва раздался совсем близко уже впереди: от сотрясения воздуха одна балка и доски обрушились, посыпалась земля, и смрадный дым ворвался в окоп…

Карты брошены, и кто-то из офицеров, выглянув из окопа, закричал: «Господа, мы попали в „вилку“! (то есть между двумя разрывами на одной линии и грозит сию минуту третий разрыв уже у нас…) Скорей отсюда в другие окопы!» Моментально все вскочили, но не успели выбежать, как прилетел третий «чемодан», но разорвался не на новом блиндаже, а в переднем окопе 13‑й роты, в группе солдат. На этот раз снаряд убил двоих, тяжело ранил четверых и человек пять только оглушил и закопал в своей воронке, разметав весь окоп!

Группа этих солдат занималась изучением вновь присланной ручной гранаты. Офицер, объяснявший им способ бросания этой гранаты, каким-то чудом остался жив.

Такие и подобные сему тяжелые моменты от разрыва «чемоданов» приходилось нам почти ежедневно переживать в окопах, сознавая с горечью бессилие нашей артиллерии перед немецкой…

Перед Рождеством – не помню точно даты – получена боевая задача: всем ротам нашего полка перейти ночью через реку Виек на западный ее берег (то есть под самые немецкие окопы) и с рассветом полку атаковать Гросс-Гирен.

Когда стемнело и прекратился огонь, я вместе с подпоручиком Врублевским и всеми взводными командирами спустился к речке Виек, чтобы наметить место переправы. Речка не широкая, но глубокая и быстрая, не успела «стать», то есть замерзнуть. Заметив в одном месте на нашем берегу этой речки высокое дерево, я приказал подпилить его так, чтобы оно, падая, опустилось своим концом на тот берег речки. Так и сделали. Получился готовый остов для моста; к нему приспособили доски – настилку. Я боялся, чтобы при звуке пилы немцы не открыли бы огонь, но, очевидно, немцы привыкли к звукам пилы у нас в роще (где часто ночью мы пилили деревья для блиндажей) и огня не открыли.

Таким образом мы переправились в темноте на тот берег речки. Поднялись там до гребня высоты, откуда уже был обстрел в сторону немецких окопов у Гросс-Гирена; они были здесь очень близко. Я наметил для всех взводов линию их окопов; по указанию подпоручика Врублевского взводные унтер-офицеры сделали «трассировку», то есть начало работы по сооружению взводных окопов. Делали все это с соблюдением тишины и осторожности, выслав вперед секреты.

Когда трассировка окопов была окончена, я приказал подпоручику Врублевскому осторожно, без шуму перевести сюда всю роту. Он направился к роще.

Стояла темная ночь, и у немцев было тихо. Я радовался, что на этот раз немецкие часовые не стреляли ракетками для освещения местности, как это они обыкновенно делали после полуночи, и тогда красивый голубовато-фосфорический свет таких ракеток часто освещал нейтральную полосу между нашими и их окопами.

Вдруг неожиданное зарево близкого пожара на нашей стороне привлекло все мое внимание. Горело где-то сзади, у самых окопов моей роты и близко к роще! Взволнованный этим зрелищем, я испугался, что вся скрытность перемещения роты на новую позицию пропадет даром. Зарево увеличивалось, и если загорится роща, то осветит не только выход роты из окопов, но и новую позицию…